"Анатомия посткоммунистического мафиозного государства: На примере Венгрии". Б.Мадьяр - Чёрный хлеб и белая раса — LiveJournal

«Я научился тому, что, когда у тебя есть шанс уничтожить соперника, ты не задумываешься, а делаешь это». Столь откровенно высказался в 2007 году Виктор Орбан , тогда еще не премьер-министр (во второй раз), а лидер венгерской оппозиции, выступая на одном из совещаний. Под этими словами, скорее всего, подписался бы и Владимир Путин, и многие другие авторитарные лидеры, проявившие склонность именно к такой политике. Ее результат – всевластие самих этих лидеров и создание в управляемых ими странах того, что венгерский политолог и бывший политик Балинт Мадьяр называет «мафиозным государством».

Книга Балинта Мадьяра «Анатомия посткоммунистического мафиозного государства» наделала немало шума в Венгрии: мало кто выступал против нынешних властей страны со столь обширными и научно обоснованными обвинениями. Список прегрешений Виктора Орбана и его сторонников против писаных законов и неписаных правил демократии, предъявляемый ему оппонентами, обширен. Это перекраивание венгерской конституции и законов под нужды правящей партии "Фидес", предоставление выгодных контрактов на госзаказы "родственным" правительству бизнесменам, преследование оппозиционных и независимых СМИ и "недружественных" НКО, фактическое подчинение судебной системы правящей партии, заигрывание с российским, турецким и другими авторитарными режимами и т.д. Однако Балинт Мадьяр видит во всех этих действиях систему, направленную на создание такой государственной модели, которая увековечила бы власть нынешнего премьера и его политического клана.

«Анатомия посткоммунистического мафиозного государства» была переведена на несколько языков. Русское издание, выпущенное издательством НЛО, автор на этой неделе представил в Москве и Екатеринбурге. В интервью Радио Свобода объясняет, что такое «мафиозное государство», почему оно возникло в Венгрии и России и что это сулит обеим странам.

– Давайте начнем с определения. Вы описываете в своей книге феномен «посткоммунистического мафиозного государства». Каковы его главные черты?

Обложка русского издания книги Балинта Мадьяра "Анатомия посткоммунистического мафиозного государства"

– Обычно принято считать, что после крушения коммунистических режимов в бывшем советском блоке начался переход к демократии. Само собой, ситуация в разных странах неодинакова. У стран, попавших в орбиту Евросоюза, теоретически больше шансов стать демократиями западного типа. Чем дальше на восток, тем меньше предпосылок к успешной трансформации, а политические системы имеют всё больше авторитарных черт. В некоторых случаях, о которых я и пишу, нужно признать горькую реальность: нынешняя власть – это не переходная стадия между коммунистическим авторитаризмом и демократией, а новый тип авторитаризма, который никуда переходить и ни во что демократическое трансформироваться не собирается. Так, режим, который установился в Венгрии после 2010 года (возвращение к власти после победы на выборах партии «Фидес» во главе с Виктором Орбаном; его первое правление относится к 1998 – 2002 гг. – РС) , отличается специфическими чертами. Концентрация политической власти и богатства в руках правящего клана происходит одновременно, эти процессы идут рука об руку. Эти режимы не мотивированы идеологически, их «фирменный знак» – именно концентрация власти и богатства. Другая черта такого режима – вытеснение прежней как политической, так и бизнес-элиты.

– Кто их вытесняет и как?

Концентрация политической власти и богатства в руках правящего клана происходит одновременно

– Вот это очень важный вопрос: кто главное действующее лицо? Это не правящая партия, в нашем случае «Фидес». Она прошла свою трансформацию: вначале это была обычная политическая партия переходного периода, позднее – жестко централизованная партия, а потом она превратилась в вассальную партию. Это значит, что в партии устанавливаются отношения «патрон – клиент» между лидером партии и ее руководством и между этим руководством и остальной партией. Но и это не всё. После 2010 года происходит смещение центра принятия решений от формальных институтов к неформальным. Не правящая партия принимает решения, не правительство, не парламент…

– …А «ближний круг» лидера?

– Где-то так, но я это называю иначе, потому что здесь ситуация иная, нежели была с «ближним кругом» Сталина или других коммунистических вождей. В коммунистическом Политбюро тоже были разные люди и временами шла острая внутренняя борьба. Но вне зависимости от этого, чтобы обладать какой-то реальной властью, надо было быть членом Политбюро, то есть входить в состав некоего формального института. Сейчас же возникает то, что я назвал «полипбюро» , вспомнив популярный сериал 80-х годов «Спрут» об итальянской мафии: по-венгерски «спрут» – pоlip. «Полипбюро» – это неформальная группа, сложившаяся вокруг Большого Босса. В ней есть люди, которые не обладают формальным статусом, не занимают государственных или партийных должностей. Это «просто граждане», от которых, однако, зависит очень многое. Это определяет всю структуру мафиозного государства, представляющую собой систему отношений «патрон – клиент». В совокупности получается нечто вроде клана или, как я это называю, «приемной политической семьи». Это своего рода огромная патриархальная семья, хотя ее члены не связаны – или не всегда связаны – между собой отношениями кровного родства. Такова наша нынешняя правящая элита.

«Полипбюро» – это неформальная группа, сложившаяся вокруг Большого Босса

Почему я называю такой строй «мафиозным государством»? Потому что это нелегитимная структура. Если взять, допустим, монархии в регионе Персидского залива, то там тоже есть клановая структура элиты. Но там характер правления и его легитимность тесно связаны между собой, в то время как в Венгрии, России и других посткоммунистических автократиях между этими двумя понятиями есть разрыв. Саудовский принц занимает свое место в иерархии благодаря своему рождению и существующей государственно-политической традиции, тут всё вполне прозрачно. В мафиозном же государстве носитель легитимной политической власти тесно связан с обладателями нелегитимного, неформального влияния, политического и экономического. Олигархи в такой системе перестают быть предпринимателями, они – носители видимого экономического влияния и невидимой политической власти. Здесь исчезает свойственное западной системе относительно четкое разделение политической и экономической сферы. Там отношения между ними формализованы, здесь же возникает то, что описывается термином «власть-собственность» . Это означает, что в таком государстве нет власти без собственности и нет собственности без власти.

– Но почему же именно Венгрия? Говоря о России или некоторых других странах бывшего СССР, можно сказать, что там почти не было парламентских, демократических традиций, можно найти еще массу аргументов, объясняющих, почему там сложились нынешние автократии. Но Венгрия – безусловно европейская страна, член ЕС… Что произошло?

– Вы абсолютно правы: Венгрия стала исключением в Евросоюзе. Это совершенно не было предопределено, тут совпал ряд негативных факторов: коррумпированность правительств либералов и социалистов, предшествовавших возвращению к власти Орбана, тотальная утрата доверия к Социалистической партии после нескольких скандалов в прошлом десятилетии, крах либеральных партий, начавшийся после 2008 года экономический кризис. И, конечно, диспропорциональная избирательная система, согласно которой победившая на выборах партия получает при распределении мест в парламенте дополнительный «бонус». В результате после выборов в 2010 году, когда партия «Фидес» набрала 53% голосов, она получила 67% мест в парламенте, и в руках Орбана и его сторонников оказалась неограниченная политическая власть. Это очень важно. В таких странах ЕС, как Румыния или Болгария, в политике тоже есть клановость и группы мафиозного типа, но там сохранилась конкурентность политической системы, не произошло монополизации власти, как в Венгрии, России и большинстве постсоветских стран. Вернемся к тому, что такое мафиозное государство. Классическая мафия основана на власти pater familias, отца семейства, или, выражаясь языком мафии, «крестного отца». Но в рамках общества мафия вынуждена противостоять институтам государства – иногда подкупать, коррумпировать чиновников, полицейских, судей, политиков, а иногда вести с ними борьбу. В мафиозном же государстве мафия «берет в плен» государственные структуры и ставит свойственные государству функции принуждения себе на службу. В результате государство начинает вести себя как преступная группировка, действуя в интересах правящего клана.

В мафиозном государстве мафия «берет в плен» государственные структуры и ставит свойственные государству функции принуждения себе на службу

– Можно ли сказать, что в России 90-х, времен Ельцина, существовала конкуренция олигархических группировок, боровшихся за близость к государственной власти, а вот при Путине сложилось «полноценное» мафиозное государство?

– История последних 25 лет в России и в Венгрии была разной, хотя результаты получились похожие. Времена Ельцина я бы описал как олигархическую анархию: борьба за власть различных группировок – при том, что государство как таковое оставалось слабым. Это можно описать как комбинацию из нескольких пирамидальных систем, по природе своей во многом мафиозных, патерналистских. При Путине же была выстроена единая пирамида власти – или «вертикаль власти», если пользоваться его собственной терминологией. У нас в Венгрии было иначе. В 90-е годы у нас сформировалась, пусть и несовершенная, либеральная демократия. Она просуществовала 20 лет, пока после 2010 года не была пущена на слом силами, создавшими мафиозное государство. В России же это произошло путем эволюции прежней олигархической системы. В странах Центральной Азии, скажем, мафиозные государства выросли почти непосредственно из прежней коммунистической системы, которую новые автократы, ставшие из первых секретарей президентами, «замкнули» на себя. Пример другого рода – Украина. Там попытки создания единой пирамиды мафиозной власти – наиболее масштабную такую попытку предпринял Янукович – оказались неудачными, их смели революционные выступления. Но итогом оказался пока не переход к сколько-нибудь нормально функционирующей демократической системе, а скорее неустойчивое равновесие между олигархическими группировками.

– Правительство Виктора Орбана объявило пару лет назад политику «открытости на восток», которая включает в себя сближение с путинской Россией. Это чисто геополитический маневр или нечто большее? Орбан чувствует в Путине своего политического «близнеца» и стремится заручиться его поддержкой?

Виктор Орбан и Владимир Путин: два "брата-автократа"?

– Автократы склонны поддерживать друг с другом хорошие отношения, если у них нет прямых поводов для соперничества. Это может быть, помимо прочего, материально выгодно. Не нужно соблюдать правила транспарентности сделок, присущие демократическим обществам. Например, контракт с Россией на строительство атомной электростанции в Венгрии был заключен в духе «семейного бизнеса», без проведенного по всем правилам тендера. В целом правила игры здесь просты: олигархи, «приближенные к телу», пользуются всеми возможными выгодами , концентрируя всё большую экономическую и финансовую мощь в руках правящего клана. В этом смысле политика «открытости на восток» – это путь к формированию выгодного для этого клана альянса, возможность заключения новых бесконтрольных сделок. А это, в свою очередь, означает всё большую концентрацию власти, потому что в мафиозном государстве власти без собственности не бывает.

– Как бы то ни было, нынешние режимы, и венгерский, и российский, выглядят довольно стабильными. Большая часть населения их поддерживает – под влиянием популистской политики властей, пропаганды или по иным причинам, другой вопрос. А какие у мафиозных государств есть слабые места? Что их может ждать – неожиданный крах, долгая стагнация – или еще более долгая стабильность?

– Еще в 2011 году, спустя год после установления нынешнего режима в Венгрии, у нас была дискуссия о том, способен ли этот режим быть стабильным. Я тогда утверждал, что да, способен. Такие режимы по сути своей не идеологические, но они ловко используют идеологию в своих интересах. Например, режим Орбана преподносит себя как национал-патриотический. Но его национализм на самом деле направлен не против каких-то других наций, а против тех внутри страны, кто не принадлежит к правящему клану, «приемной политической семье», как я это называю, и уж тем более против ее оппонентов. Если взять идеологию путинского режима, то это странная смесь имперского мышления и национализма. Но всё это тоже имеет свою прагматическую основу. Скажем, в Европе, в том числе в таких странах, как Венгрия или Чехия, Кремль не ограничивается дипломатией или пропагандой – там задействована и «дипломатия газовой трубы» (или, как в случае с Венгрией, атомных реакторов), предоставляющая возможности для взаимного обогащения правящим кланам с обеих сторон. Ну а популистская идеология нужна мафиозным государствам для обеспечения единства в обществе – между теми, кто выигрывает от существования такого режима, и теми, кто проигрывает или остается при своих. Это опять-таки характерно как для Венгрии, так и для России и других постсоветских стран. Те, кто в выигрыше, кто относится к правящему клану или его обслуге, выражают свое удовлетворение с помощью идеологических символов. Те же, кто остался чужим на этом празднике, получают дозу идеологической «анестезии»: им объясняют, что они – часть нации, или великого государства, наследники тех или иных традиций и т.д. При этом очень выгодно найти общего врага – в Венгрии в этой роли правительством, развязавшим массированную ксенофобскую кампанию, были использованы беженцы.

Те, кто остался чужим на этом празднике, получают дозу идеологической «анестезии»: им объясняют, что они – часть нации, или великого государства, наследники тех или иных традиций

– А все-таки как насчет слабых мест мафиозного государства?

Б. Мадьяр, 2016
П. Борисов, пер. с венгерского, 2016
ООО «Новое литературное обозрение», 2016

Целевые идеологические клише: Родина, семья, трудовое общество

Важнейшие идеологические блоки легитимации власти группируются вокруг понятий «Бог, родина, семья», функция и способ употребления которых, однако, показывают, что режим управляется не идеологией, то есть не этими началами. Когда критики характеризуют идеологические пружины режима Орбана категориями национализма, религии или консервативного культа семьи, они пытаются интерпретировать режим, оставаясь в рамках традиционного понимания этих категорий. А между тем это традиционное понимание не имеет никакого отношения к настоящей природе мафиозного государства.

Национализм, антисемитизм, расизм

Национализм XIX в., породив политические нации, привел к установлению внутринационального равноправия, что послужило базой для борьбы с устремлениями других наций. Однако национализм мафиозного государства направлен не против других наций, а на исключение из своей нации всех тех, кто не принадлежит к приемной политической семье, не входит в систему вассалитета или относится к числу оппонентов режима. Те, кто не принадлежит к «домочадцам» Крестного отца, должны испытать на себе все последствия этого. В этом понимании нация — это не что иное, как приемная политическая семья и ее придатки, от Главы семьи вплоть до слуг, то есть до тех, кто занят на общественных работах. Венгерская приемная политическая семья создает для прикрытия своего эгоизма национальную коллективистскую идеологию под знаком лживого обещания установления справедливости. Бенефициары центрального силового поля легко дешифруют этот язык: нация — это не что иное, как эвфемистическое название приемной политической семьи. В конце концов, не могут же они сказать, что просто «гребут под себя». В то же время они знают, что если Крестный отец ссылается на интересы нации, то он говорит о них, о приемной политической семье. Нация безгрешна потому, что она тождественна Семье, и тот, кто получил доступ в нее, одновременно получил прощение, отпущение грехов и защиту. При прошлом режиме он мог быть доносчиком, коммунистическим аппаратчиком или уголовником, но все это прощается, если он лоялен к приемной политической семье. Обеспечиваемая патроном защита укрепляет единство, а изгнание из семьи представляет собой угрозу. В случае критического выступления против режима не существует таких личных заслуг, которые могли бы защитить непокорного от уничтожающей, криминализующей или стигматизирующей силы органов или СМИ мафиозного государства.

Однако руководители «Фидес» не антисемиты, их мишень не «еврей», просто для них антисемиты тоже относятся к целевой политической аудитории, которую необходимо покорить. И в связи с банками беда тоже не в том, что они якобы принадлежат «евреям», а в том, что они не контролируются лидерами «Фидес». Точно так же руководители «Фидес» не расисты, однако расистские настроения наблюдаются в аудитории, которую необходимо привлечь в лагерь сторонников «Фидес», привлечь сознательно, прагматично, без эмоций. Этой аудитории и делаются уступки, которые невозможно оправдать с моральной точки зрения. В закодированном антисемитском, но достаточно однозначном контексте могут быть интерпретированы: язык «Фидес», с помощью которого осуществляется стигматизация политических противников как «не наших» людей, «губителей нации», «пра вительства банкиров»; преферируемые партией исторические и литературные деятели, как, например, правитель Венгрии между двумя мировыми войнами Миклош Хорти, писатели-антисемиты Альберт Вашш, Йожеф Нирё и Цециль Тормаи; а также символические жесты, как, например, включение произведений упомянутых писателей в Национальный основной учебный план, перезахоронение останков Йожефа Нирё в Трансильвании, переименование и наименование общественных мест, награждение государственными премиями лиц праворадикальных убеждений и их назначение на руководящие посты в культурных учреждениях. «Фидес» утилитарно и цинично относится к антисемитизму и расизму, так как нуждается в зараженной ими аудитории потенциальных сторонников.

Закономерным следствием идеологической пирамиды с целью при влечения праворадикальных избирателей является легитимация и расширенное воспроизводство антисемитских и расистских настроений и высказываний, расширение круга сторонников расизма и антисемитизма. (В этом политика настоящего режима отличается от принимаемой ныне за образец политики Иштвана Бетлена после Первой мировой войны, так как Бетлен лишь недостаточно решительно и эффективно выступал против массовых антисемитских настроений и движений, но не выводил их на политическую арену.) С институционализацией и усилением правового радикализма (достаточно вспомнить праворадикальную партию «Йоббик» и ее первую победу в одномандатном избирательном округе на промежуточных парламентских выборах весной 2015 г.) прежнее двухполюсное политическое пространство сменилось на трехполюсное, в котором партия, воплощающая в себе центральное силовое поле, как называет себя «Фидес» в своей политической коммуникации, танцует «танец павлина» между двумя «крайностями», левыми и правыми радикалами, возмущаясь при этом тем, что первые подвергают сомнению ее преданность демократии, а вторые — ее приверженность принципу национальности. В то же время «Фидес» с иронией наблюдает за бесплодной борьбой двух «радикальных» сил, фокусирующих свое внимание друг на друге. В свою очередь «танец павлина» — жанр, которым управляет не идеология: в нем есть танцевальные па, которые никогда не исполнит убежденный антисемит или расист, и есть па, которые никогда не исполнит убежденный демократ. Но суть этого танца именно в том, что он имеет не идеологическую, а чисто политическую, тактическую цель.

Те, кому режим не может дать никаких ощутимых выгод, по крайней мере получают возможность завидовать «еврею» и презирать «цыгана». Эти чувства связывают их с домочадцами Семьи, с ее нацией. Причем понятие «нация» получает разные значения на разных ступенях иерархии приемной семьи: в высших сферах политической семьи оно означaет идеологему, легитимирующую ее «национальное господство»; для служилых дворян и придворных поставщиков — адоптацию, «национальные полномочия» на деятельность; a для тех, кто не получает своей доли благ, — «национальный наркотик».

Любой критически настроенный интеллигент может превратиться в чуждого нации еврея, любой бедняк, безвинно оказавшийся в тяжелом положении, может превратиться в цыгана и стать предметом яростных нападок антисемитской и расистской толпы. Конкурентная борьба между «Фидес» и праворадикальными силами за антисемитски и расистски настроенных избирателей, круг которых, между прочим, ширится под влиянием этой борьбы, создает опасное положение, уничтожая преграды на пути пропаганды ненависти. Хотя мафиозное государство, конечно, не вводит расистских законов (вследствие чего параллели с фашизмом или нацизмом необоснованны), его политика, сознательно порождающая определенные ассоциации, лишь утверждает культуру самосуда как метода разряжения социальной напряженности. Нередко двусмысленное поведение полиции лишь усугубляет беззащитность стигматизированных групп населения перед лицом антисемитской, расистской агрессии.

Похожую функцию могут выполнять и беженцы, лишь немногие из которых выбирали до 2014 г. Венгрию в качестве конечной цели своих скитаний. Характерное для широких кругов населения настороженное отношение к беженцам нагнетается до уровня страха, больше того, ненависти массивной правительственной пропагандой, которая пытается отвлечь внимание от причин потери правительством популярности посредством стигматизирующих, разжигающих ненависть акций. Из руин разрушенных североафриканских и ближневосточных диктатур выросла не демократия, а главным образом хаос, нищета и насилие. А Европа пока еще не нашла политического и экономического решения проблемы растущего потока беженцев, хлынувшего весной 2015 г. в Венгрию как транзитную страну. Орбан почувствовал напряженность, создаваемую страхами граждан и бессилием официальных органов ЕС, и весной 2015 г. в рамках «национальной консультации» рaзослал на бюджетные средства всем взрослым венгерским гражданам список вопросов, служащих хрестоматийным примером правительственного подстрекательства и внушающих людям мысль, что существует «связь» между терроризмом, проблемой беженцев и безработицей. Драматургия этого внушения такова: правительство начинает список вопросов с запугивания терроризмом, затем связывает эту тему с беспомощной миграционной политикой ЕС, a в качестве следующего шага упоминает о том, что венгерскую границу пересекает все больше нелегальных иммигрантов, которые подвергают опасности «рабочие места и средства к существованию венгров», поэтому, по мнению правительства, нужно выступить против «уступчивой политики Брюсселя», а нелегальных иммигрантов «необходимо взять под стражу» и «повернуть обратно», но, пока «корыстные иммигранты находятся в Венгрии, они должны сами покрывать расходы на свое содержание». Наконец, последний вопрос должен с циничным популизмом указать на решение дилеммы, стоящей перед венграми: «Согласны ли вы с венгерским правительством в том, что вместо помощи иммигрантам нужно оказывать помощь венгерским семьям и рождающимся детям?».

Несмотря на популистскую кампанию правительства, согласно опросу института изучения общественного мнения TÁRKI, «показатель ксенофобии, зарегистрированный в июле 2015 г., снова находится на уровне 2014 г. (который был ниже уровня, зафиксированного перед началом кампании), то есть высок, но не вырос под влиянием национальной консультации, плакатной кампании и наплыва мигрантов со стороны Сербии, подробно освещавшегося в СМИ. Зато возросла доля респондентов, считающих, что вопрос о предоставлении убежища или отказе в нем должен быть продуман основательнее, и наполовину сократилась доля ксенофилов. По сравнению с предыдущими годами среди сторонников более продуманного решения сократилась доля лиц, выступающих против принятия потенциальных просителей об убежище, но все же три четверти (76%) этой группы респондентов и сейчас выступает против принятия арабов. Степень ксенофобии превышает средний уровень (39%) на тех территориях и у тех людей, где и для кого присутствие беженцев наиболее заметно/обременительно, а также у тех, кто считает беженцев подходящим объектом для выражения предубеждения против иностранцев. Сюда относятся жители Южного Альфёльда (53%), симпатизанты партии «Йоббик» (54%), лица, находящиеся в плохом материальном положении (43%), перебивающиеся со дня на день (43%) или с трудом живущие на получаемые доходы (40%). Террористические акты в Париже и Брюсселе привели к росту ксенофобии, так как с тех пор правительственная пропаганда сознательно отождествляет беженцев и иммигрантов с террористами. Правительство с помощью всего арсенала коммуникационных средств настойчиво держит на повестке дня вопрос миграции уже потому, что популярность мер, принимаемых им в этой области, далеко превосходит рейтинг «Фидес», в то время как в остальном систематически отстает от него. Весной 2016 г. под влиянием активной правительственной пропаганды отрицательное отношение населения к беженцам и иммигрантам достигло кульминации: уже 78% респондентов «не желали, чтобы по соседству с ними жили мигранты». Возросшая ксенофобия «впитала в себя такие запасы ненависти, что по сравнению с прошлыми годами даже привела к некоторому сокращению неприязни к цыганам, евреям, румынам, швабам и китайцам».

Однако если «чужаки» являются платежеспособными бизнесменами или криминальными авторитетами, то политическая семья, нарушая государственную монополию на предоставление гражданства, создает для своих подставных лиц частный бизнес, давая им возможность получать обильные прибыли от торговли паспортами, действительными на территории ЕС. По 29 тыс. из суммы 250 тыс. евро, в которую обходится одна «облигация на поселение», дающая право на венгерское гражданство и паспорт, переходят к этим подставным фирмам в качестве комиссионных, что к февралю 2015 г. принесло им доход размером 65 млн евро. В январе 2015 г. минимальный размер взноса был по вышен до 300 тыс. евро, сверх чего необходимо выплачивать фир мам-посредницам 40−60 тыс. евро за «администрацию». «Закон, принятый в 2013 г., предписывает, что эти облигации могут быть за регистрированы в Центре по управлению государственным долгом только посредническими фирмами, выбранными парламентской комиссией по экономике, которую сейчас возглавляет Антал Роган («Фидес»), а иностранные инвесторы получат ценные бумаги, выпущенные этими фирмами». Шесть из семи выбранных парламентской комиссией фирм оказплась офшорными. Следует подчеркнуть, что в данном случае правительство (подобно криминальной организации) уступает частным офшорным фирмам огромный доход, причитающийся государству. «Инвесторы, прибывающие из-за пределов Евросоюза и приобретающие выпущенные специально для этой цели государственные ценные бумаги с пятилетним сроком погашения номинальной стоимостью не менее 300 тыс. евро, в течение полугода получают вид на жительство. Однако посреднические фирмы переводят государству лишь по 271 тыс. из 300 тыс., уплачиваемых иностранцами, а остаток удерживают у себя. Через пять лет иностранец получит обратно 300 тысяч евро, примерно 29 тысяч из них доплачиваются из денег налогоплательщиков. К тому же посреднические фирмы получают плату за администрацию в размере 40−60 тыс. евро. По нашим подсчетам, с 2013 г., когда была введена эта программа, посреднические фирмы, зарегистрированные на Каймановых островах, на Мальте, Кипре, в Лихтенштейне и Сингапуре, положили в карман минимум 74, а с учетом более высокой цены за услуги — 95 миллиардов форинтов». Позиция правительства, согласно которой «Венгрии не нужны экономические иммигранты"210, представляется особенно ханжеской в свете того, что в 2014 г. в западных странах находилось по крайней мере 300 тыс. венгров, выехавших туда в поисках работы. «Согласно национальным счетам ЦСУ, в прошлом году их трудовые доходы, полученные за границей, достигли 920 миллиардов форинтов, что на 43 миллиарда превышает уровень 2013 г. и на 236 миллиарда — уровень 2012 г.».

Нагнетание страха под предлогом «террористической угрозы» со стороны «мигрантов» не только служит сплочению «нации», то есть бенефициаров и жертв правительственной политики, но и дает повод к ограничению гражданских прав: введению особого правопорядка, принятию чрезвычайных мер. Парижский теракт создал эмоциональную атмосферу, позволившую правительству, сославшись на «террористическую угрозу», попытаться ограничить гражданские права и свободы законом о предоставлении правительству чрезвычайных полномочий. По мнению одной из самых значительных венгерских правозащитных организаций ТASZ, «согласно этому законопроекту, правительство, с одной стороны, получит полномочия по использованию ар мии внутри страны в мирное время для выполнения задач по обеспечению внутреннего порядка и национальной безопасности. С другой стороны, оно будет наделено особой властью, которая позволит ему не только давать указания правительственным органам, но и ограничивать гражданские права и свободы. Посредством указов оно сможет ограничивать свободу торговли, накладывать арест на предприятия физических и юридических лиц и ограничивать собственнические права этих лиц, контролировать интернет-коммуникацию и почтовое движение писем и посылок, приостанавливать почтовые и электронно-информационные услуги, ограничивать и контролировать пользование телекоммуникационными и компьютерными сетями и оборудованием, конфисковать помещения, студии, трансляционные передатчики, оборудование и здания, принадлежащие радио, телевидению и другим органам массовой информации, запрещать демонстрации, вводить комендантский час и обязательную явку в официальные органы, ограничивать или запрещать поездки и пребывание в определенных местах, а также дорожное, железнодорожное, водное и воздушное движение, запрещать въезд иностранцев, а также сношения и контакты с иностранными лицами, организациями и учреждениями, выселять население. Под ограничение попадают не только некоторые права и свободы, зафиксированные в Основном законе Венгрии, но и свобода перемещения лиц, товаров, услуг и капиталов в ЕС, являющаяся основополагающим принципом этой организации». В 2016 г. правящие пратии, потерявшие конституционное большинство, уже не имели возможности самостоятельно изменить конституцию и были вынуждены вступить в переговоры с оппозиционными партиями. (Результаты этих переговоров пока неизвестны.)

В качестве последнего хода в идеологической пирамиде Орбан возвел в ранг правительственной политики одно из давних требований правых радикалов, которое в прошлом году поддержал и глава кабинета премьер-министра Янош Лазар, заявив, что «в Венгрии необходимо держать на повестке дня вопрос о введении смертной казни, а также нужно дать понять, что мы не остановимся ни перед чем». При этом Орбан, конечно, знает, что по сравнению с десятилетиями, предшествовавшими запрещению смертной казни в 1990 г., количество убийств в настоящее время значительно сократилось. Как знает и то, что требование восстановления смертной казни противоречит нашим международным обязательствам и уже поэтому едва ли осуществимо. Но это его и не интересует, он просто пытается эксплуатировать распространенные инстинктивно-эмоциональные реакции, и даже если это ему не удастся, то все равно принесет идеологические барыши в кампании против ЕС.

Религия

Не менее прагматична и приверженность вере, религиозность при емной политической семьи. Ее функция, во‑первых, в том, чтобы пе ре нести легитимацию власти с демократического фундамента, ког да у власти можно потребовать отчета за ее действия, в сферу аб со лютного авторитета и представить деятельность Крестного отца результатом Божественного промысла. Во‑вторых, возникает возможность ритуализировать все общественные проблемы с помощью языка, который не может быть вовлечен в пространство дискуссии. В-третьих, с помощью религии власть «Фидес» укореняется в труднодостижимых для политики регионах и социальных группах. Наконец, в-четвертых, религия служит средством идеологической индоктринации в сфере образования. Связь между церковью и властью носит светский, деловой характер.

Так Орбан из молодого атеиста превратился в верующего реформата, которому уже не трудно, если нужно, принять участие в католическом крестном ходе. Как не затруднился он в надежде на выгодный бизнес сделать реверанс в сторону азербайджанского лидера-автократа и отпустить на свободу мусульманина, убившего армянина-христианина. Об идеологически немотивированной политике свидетельствует и то, что Орбан, невзирая на судебное решение и постановление Конституционного суда, лишил прежнего статуса церковь, крестившую двух его первенцев, поскольку ее глава критикует его политику. Случай, напоминающий историю Томаса Бекета. Наличие ценностного приоритета очевидно, только он носит властный, а не христианский характер.

Балинт Мадьяр

Анатомия посткоммунистического мафиозного государства на примере Венгрии

Слова благодарности

Настоящая книга является объединенным, расширенным и обновленным вариантом моих вступительных статей к сборникам Magyar polip – A posztkommunista maffiaállam 1. és 2. (Венгерский полип – посткоммунистическое мафиозное государство 1–2 ) (Noran Libro, 2013 и 2014). Незаменимую помощь в ее создании оказал Мартон Козак. Хочу также поблагодарить Михая Андора, Аттилу Ара-Ковача, Ласло Бекеши, Иштвана Чиллага, Андраша Дёрдя Деака, Чабу Гомбара, Пала Юхаса, Миклоша Карпати, Юлию Кирай, Яноша Корнаи, Балажа Кремера, Тамаша Латтмана, Ласло Лендела, Адама Ц. Надя, Ивана Петё, Эстер Радаи, Акоша Рона-Таша, Кароя Аттилу Шооша, Ивана Селени, Еву Вархеди и Имре Вёрёша за высказанные ими критические замечания.

1. При каком режиме мы живем?

Нельзя определить личное, а тем более политическое отношение к безымянному режиму. Если мы не способны к понятийному осмыслению своей реальности, то становимся пленниками реальности чужой. Ведь, как пишут Стивен Хокинг и Леонард Млодинов в своей книге « Высший замысел» , «не существует концепции реальности, не зависящей от картины мира, или от теории. Мы же вместо этого примем точку зрения, которую станем называть моделезависимым реализмом …». Ниже они добавляют: «Никакой моделенезависимой проверки реальности нет. Следовательно, хорошо построенная модель создает собственную рельность. (…) Моделезависимый реализм применим не только к научным моделям, но и к сознательным и подсознательным мысленным моделям, которые все мы создаем, чтобы интерпретировать и понять повседневность».

Если так обстоит дело в природе, то это тем более справедливо и в отношении человеческого общества. Смысл изучаемому придают когнитивные механизмы нашего сознания. Не располагая соответствующими языковыми, понятийными рамками, мы превратимся в пассивных статистов в сконструированной чужим языком, навязанной нам реальности, отрицающей наши ценности. Создание языка, основанного на нашей собственной системе ценностей, является первым и неизбежным шагом на пути к обретению нами самоидентичности и свободы. Это элементарная предпосылка для того, чтобы индивидуум или социум не был вынужден дрейфовать в чужой для него, не поддающейся интерпретации реальности, построенной с помощью продиктованного другими языка.

Во время смены общественного строя, сопровождавшего крах коммунистических режимов в Восточной Европе на рубеже 1989–1990 гг., формула перемен казалась ясной: был совершен переход от однопартийной диктатуры , которую характеризовала государственная монополия на собственность, к многопартийной парламентской демократии, основывающейся на частной собственности и рыночной экономике. Эта модель, образцом которой служат западные демократии, получила название либеральной демократии, причем независимо от того, идет ли речь о президентской или о парламентской ее форме, ведь суть обеих этих форм составляют такие институциональные гарантии, как разделение властей, сменяемость правительства и нормы добросовестной политической конкуренции в сфере политики, а также преобладание частной собственности, прозрачность экономической конкуренции и обеспечение безопасности собственности в области экономики.

Если система норм либеральных демократий повреждается, то в случае хорошо действующей демократии эти повреждения с бóльшим или меньшим успехом исцеляются с помощью механизмов институционального контроля и разделения властей. В этом случае подобные «отклонения от нормы» не достигают критической массы, угрожающей всей системе в целом. Однако если эти отклонения от нормального функционирования либеральной демократии носят не только массовый характер, но и воплощают главные ценности и цели правительства, то данные доминантные характеристики формируют уже новую систему. Разумеется, многие пытаются охарактеризовать ее посредством какой-либо метафоры или аналогии, ведь новые явления необходимо идентифицировать, и для этого привлекаются уже известные образцы. Поэтому некоторые усматривают прообраз режима Орбана в южноевропейских автократическо-корпоративистских режимах 20–30-х гг., какими были, например, португальский, испанский и итальянский, или в во многом родственном с ними режиме Хорти в Венгрии. Другим явления, наблюдающиеся в Венгрии после 2010 г., напоминают псевдодиктатуры и настоящие диктатуры в странах Латинской Америки или смягченные варианты коммунистических режимов. Однако действенность подобных исторических аналогий сильно ограниченна, они могут дать представление о природе того или иного явления изучаемого режима, но не способны описать режим в целом.

1.1. Посткоммунистическое мафиозное государство

В настоящее время Венгрия представляет собой посткоммунистическое мафиозное государство . В этом выражении эпитет «посткоммунистическое» указывает на обстоятельства и исходные предпосылки возникновения этого государства, то есть на то, что этот режим хотя и с опозданием, но все же возник в результате разложения однопартийной диктатуры, сопровождавшейся монополией государственной собственности. Эпитет же «мафиозное» определяет природу функционирования государства. Процессы, начавшиеся во время первого правления «Фидес» с 1998 по 2002 г. и развернувшиеся в полной мере с 2010 г., в наибольшей степени сродни тому, что присходит в большинстве государств на территории бывшего СССР, в путинской России, в Азербайджане или бывших советских среднеазиатских республиках, хотя траектория политической эволюции этих государств со времени смены режима была иной. Следовательно, в случае Венгрии речь идет не просто об искаженной, урезанной демократии или о ее дефиците, ведь в этом случае это все же была бы демократия, хотя и ограниченная. Однако режим, который можно охарактеризовать как мафиозное государство, не вмещается в традиционные рамки интерпретации, описывающей отношение между демократией и диктатурой. К тому же оно не вмещается в коррупционные рейтинги стран мира, которые, как правило, составляются международными организациями, ведь при их составлении обычно предполагается, что речь идет о различных степенях одного и того же качества, что измеряется распространенностью некоего однородного явления. Между тем современная венгерская политическая система представляет собой уже совершенно иное качество, и упомянутые рейтинги лишь отвлекают внимание от ее сущности. Это новое качество можно описать только путем четкого выделения системной специфики, в объяснительных рамках нового типа.

Объяснительная модель посткоммунистического мафиозного государства стремится охватить всю систему в целом, не ограничиваясь отдельными явлениями, которые могли встречаться и в других режимах, но в других отношениях, по существу эти исторические прообразы сильно отличаются от складывающегося мафиозного государства. Его главной характеристикой является лежащая в основе всех действий логика расширения власти и обогащения, по которой одновременное наращивание политической власти и имущества приемной политической семьи осуществляется государственными средствами, с использованием монополии на насилие в атмосфере мафиозной культуры, возведенной в ранг государственной политики.

1.2. Эволюционные типы коррупции

В случае повседневной коррупции частные интересы реализуются нелегитимным путем, посредством решений о государственном и муниципальном распределении средств, заказов, концессий и полномочий. Так, заключаются нелегальные сделки между отделенными друг от друга экономическими игроками и государственными должностными лицами, чиновниками различных уровней. Повседневная коррупция – это серия отдельных явлений: принимающий решения чиновник получает или просит деньги или иные льготы в обмен на благоприятное для коррумпирующей стороны решение дела. Режим считается коррупционным в том случае, если таких случаев много или если проблемы граждан и вопросы бизнеса можно решить в основном с помощью взяток . В годы после смены режима граждане вряд ли могли сказать, что чиновники изменяющейся Венгрии неподкупны. Благодаря политическим связям можно было получить собственность, безвозвратный кредит, самые различные преимущества, но, как бы часто ни встречались случаи коррупции, они не складывались в системообразующую силу. Конечно, если для получения заказа необходимо «подмазать» делопроизводителей, то это отравляет жизнь общества, но, оставаясь в рамках личной сделки между подкупающим и подкупленным, еще не подрывает основ демократического устройства, еще не затрагивает сущности режима, так как совершенно ясно, что речь идет о нарушении общепринятых, легитимных норм поведения. (Коррупция, связанная с партийным финансированием и нередко встречающаяся даже в устоявшихся демократиях, а также коррупция среди чиновников одинаково считаются отклонением от нормы.) Помимо защитных и карательных мер со стороны государства для борьбы с такими отклонениями используются антикоррупционные службы, которые посредством разоблачительной деятельности прессы и иных приемов пытаются раскрыть проявления коррупции и перевести их из негласной сферы в гласную, предполагая, что в результате разоблачения виновный понесет достойное наказание.

© Б. Мадьяр, 2016

© П. Борисов, пер. с венгерского, 2016

© ООО «Новое литературное обозрение», 2016

Слова благодарности

Настоящая книга является объединенным, расширенным и обновленным вариантом моих вступительных статей к сборникам Magyar polip – A posztkommunista maffia?llam 1. ?s 2. (Венгерский полип – посткоммунистическое мафиозное государство 1–2 ) (Noran Libro, 2013 и 2014). Незаменимую помощь в ее создании оказал Мартон Козак. Хочу также поблагодарить Михая Андора, Аттилу Ара-Ковача, Ласло Бекеши, Иштвана Чиллага, Андраша Дёрдя Деака, Чабу Гомбара, Пала Юхаса, Миклоша Карпати, Юлию Кирай, Яноша Корнаи, Балажа Кремера, Тамаша Латтмана, Ласло Лендела, Адама Ц. Надя, Ивана Петё, Эстер Радаи, Акоша Рона-Таша, Кароя Аттилу Шооша, Ивана Селени, Еву Вархеди и Имре Вёрёша за высказанные ими критические замечания.

1. При каком режиме мы живем?

Ниже они добавляют: «Никакой моделенезависимой проверки реальности нет. Следовательно, хорошо построенная модель создает собственную рельность. (…) Моделезависимый реализм применим не только к научным моделям, но и к сознательным и подсознательным мысленным моделям, которые все мы создаем, чтобы интерпретировать и понять повседневность»2
Там же. С. 194, 53.

Это элементарная предпосылка для того, чтобы индивидуум или социум не был вынужден дрейфовать в чужой для него, не поддающейся интерпретации реальности, построенной с помощью продиктованного другими языка.

Если система норм либеральных демократий повреждается, то в случае хорошо действующей демократии эти повреждения с б?льшим или меньшим успехом исцеляются с помощью механизмов институционального контроля и разделения властей. В этом случае подобные «отклонения от нормы» не достигают критической массы, угрожающей всей системе в целом. Однако если эти отклонения от нормального функционирования либеральной демократии носят не только массовый характер, но и воплощают главные ценности и цели правительства, то данные доминантные характеристики формируют уже новую систему. Разумеется, многие пытаются охарактеризовать ее посредством какой-либо метафоры или аналогии, ведь новые явления необходимо идентифицировать, и для этого привлекаются уже известные образцы. Поэтому некоторые усматривают прообраз режима Орбана в южноевропейских автократическо-корпоративистских режимах 20–30-х гг., какими были, например, португальский, испанский и итальянский, или в во многом родственном с ними режиме Хорти в Венгрии. Другим явления, наблюдающиеся в Венгрии после 2010 г., напоминают псевдодиктатуры и настоящие диктатуры в странах Латинской Америки или смягченные варианты коммунистических режимов. Однако действенность подобных исторических аналогий сильно ограниченна, они могут дать представление о природе того или иного явления изучаемого режима, но не способны описать режим в целом.

1.1. Посткоммунистическое мафиозное государство

1.2. Эволюционные типы коррупции

При социалистическом строе, до смены режима коррупция была не системообразующим элементом, а типичным сопутствующим явлением системы. В рамках плановой экономики сосуществовали три экономики:

Основанная на государственной собственности «первая экономика» , которая в результате национализации конца 40-х гг. имела определяющее значение в экономике страны.

? «Вторая экономика» , образованная многообразием форм связанного с государственным сектором частного предпринимательства, заполняла рыночные щели всеобщего дефицита, порождавшегося системой центрального планирования, в мелкой торговле, в сфере обслуживания и в семейных хозяйствах при сельскохозяйственных кооперативах, так называемых приусадебных хозяйствах.

A термином «третья экономика» можно было охарактеризовать множество торговых «лазеек» в сфере товаров повышенного спроса, которые возникали на фоне экономики всеобщего дефицита и функционировали в режиме коррупционных сделок. Самые различные формы коррупции и взаимной коррупции практически равномерно пронизывали все общество от вахтеров до чиновников и партсекретарей. При государственной монополии экономики дефицита почти во всех точках экономических связей у кого-то имелись предлагавшиеся к продаже вещи, услуги или компетенции принятия решений, за которые можно было получить чаевые, «подмазку» или коррупционную ренту. Бытовые венгерские названия, как, например, подмазка, одновременно указывали и на то, что если механизм не подмазать, то вся система плановых директив будет парализована. Обязательный для функционирования режима характер взаимных услуг, колебавшихся между законным и незаконным, делал этот клубок коррупционных сделок морально допустимым. Ведь эта система действовала по принципу псевдоравенства, поскольку в условиях экономики, основанной на монополии государственной собственности, возможности нелегитимного обогащения высших руководителей были тоже сильно ограниченны, в то время как сотни тысяч людей на нижних уровнях системы могли собирать «ренту» благодаря имевшимся у них мини-монополиям.

Однако смена режима породила невиданное ранее неравенство не только в материальном отношении, но и в отношении позиций, открывающих возможности для коррупции. После того как экономика дефицита прекратила существование в отношениях между игроками частного рынка, пространство коррупции перешло в экономическое русло отношений между государственно-муниципальным и частным секторами. Но в этой обменной торговле заказчиками все чаще были уже не мелкие потребители режима Кадара, а круг богатевших предпринимателей от мелких арендаторов муниципальных торговых помещений до крупных воротил, заказывающих нужное им правовое регулирование. В рамках повседневной коррупции, сложившейся после смены режима,

Во-первых, сузился круг коррумпируемых, коррупция потеряла всенародный характер и затрагивала главным образом работников государственной администрации и политический класс в широком смысле этого понятия;

Во-вторых, изменилась структура принятия решений, подверженных коррупции: вместо преимуществ, связанных с повседневным потреблением, на передний план вышла государственная поддержка, обеспечивающая преимущества в конкурентной борьбе за обогащение, например при приватизации, получении государственных и муниципальных заказов, успешном участии в тендерах, изменении статуса недвижимости, оформлении официальных разрешений;

В-третьих, значительно возросла прибыль, получаемая от отдельных коррупционных решений: теперь за определенную взятку можно было получить не просто белый фарфоровый унитаз из-под прилавка, а целый завод по производству унитазов вместе с принадлежащей ему сетью магазинов, да еще за счет государственного кредита;

В-четвертых, роли в коррупционных сделках четко разделились: теперь уже нельзя было говорить о том, что «все» коррумпируют и коррумпируются в широком социальном пространстве, порожденном дефицитом; инициаторы коррупционных сделок из экономической и гражданской сферы сами обращались с предложениями к государственным работникам.

К аномалиям в области партийного финансирования и коррупционной зараженности этой области привели ошибочные предположения и неточные представления. На основании западных образцов в процессе смены режима возникло убеждение, что членские взносы и легальные пожертвования обеспечат партиям значительные доходы. Хотя было очевидно, что действовавшие после смены режимы партии даже в совокупности не смогут достичь рекордного количества членов бывшей коммунистической партии, Венгерской социалистической рабочей партии (ВСРП), насчитывавшей 800 тыс. человек, а также суммы выплачивавшихся ими в обязательном порядке членских взносов, никто не думал, что даже на пике 1990–1991 гг. совокупное количество членов новых партий достигнет лишь десятой доли этой рекордной цифры. В дальнейшем реальная численность членов партий непрерывно сокращалась. Больше того, вследствие сокращения общественной активности между избирательными кампаниями, ухудшения материального положения граждан, роста безработицы и инфляции приходилось ограничиваться лишь символическими членскими взносами, так как в противном случае из партий как бы исключались те, кто не мог их вносить, а причиняемый этим организационный и коммуникационный ущерб существенно превышал бы прибыль от форсированного сбора членских взносов. Сокращение членства в новых партиях неизбежно сопровождалось уменьшением суммы членских взносов, вследствие чего возникали трудности в поддержании даже минимальной организационной инфраструктуры.

В то же время годовая бюджетная система государственного финансирования партий не учитывала реальных нужд избирательных кампаний , уже начиная с 1994 г. покрываемая из государственного бюджета доля растущих расходов на кампании была незначительной. Поначалу объем партийных затрат на избирательную кампанию не лимитировался. Лишь в 1996 г. был установлен действовавший до 2013 г. лимит в 1 млн. форинтов на каждого кандидата. Он стал проблематичным не только потому, что не изменялся в соответствии с действовавшей тогда двузначной инфляцией, но и потому, что расходы, тем или иным образом связанные с избирательной кампанией, вышли за рамки как юридически установленных сроков кампании, так и непосредственно относящихся к ней событий. Все это вместе привело к эскалации расходов на проведение компании и невозможности контроля за этими расходами. К тому же Государственная счетная палата имела право контроля лишь за заявленными партиями расходами на выборы, то есть возможность проверки правильности суммирования отдельных расходных статей.

В результате недостаточности официального партийного финансирования всевенгерские партии, пытающиеся обеспечить свою деятельность только за счет членских взносов и государственных дотаций, заранее обрекались на недееспособность, хотя в мэрии небольшого городка работало больше служащих, чем во всевенгерском аппарате крупнейших партий, участвовавших в смене режима. Необходимость в дополнительных источниках средств и практическая бесконтрольность неофициального, небюджетного финансирования привели к «размытию» бюджетного барьера партийного хозяйствования. Пределом или стимулом привлечения материальных ресурсов становились реальное и ожидаемое политическое влияние, а также напористость партий, а в действительности – лишь их способность к самоограничению.

Ожидаемые доходы партий от членских взносов и бюджетных дотаций не покрывали расходов, выходящих за рамки обеспечения их основных функций. Помимо непрозрачных доходов, о которых можно было догадываться на основании огромных затрат на выборы, частью системы финансирования стали значительные кредиты. При получении кредитов партийное руководство заранее рассчитывало на то, что сумеет погасить задолженность за счет продажи недвижимости, полученной, как правило, бесплатно, или на льготных условиях, или за счет капитала связей, образующегося при овладении властными позициями. В то время как бескорыстная поддержка партий, основанная на политических симпатиях, постепенноисчезала, задолженность партий росла, а коррупция, связанная с партийным финансированием, неизбежно расширялась . Центр тяжести доходов, получаемых вне государственных дотаций, не просто сместился от членских взносов в сторону иных, идущих из сферы экономики поступлений. В этих поступлениях все яснее наблюдался непосредственный экономический интерес и расчет на ответные услуги, выходящие за пределы возможных политических симпатий.

Теперь уже инициатива стала двусторонней, не только экономические акторы искали связей с членами нового политического класса, но и наоборот. Эта взаимная помощь оказывалась в широком пространстве, колеблясь между законным и незаконным. Подобные связи несли в себе не только перспективу партийного хозяйствования в обход законов, но и возможности личного коррумпирования членов политического класса.

Опасность переплетения интересов возрастала там, куда не доходили ресурсы из центра. Поскольку избирательные кампании членов местных муниципалитетов, бургомистров также требовало и значительных затрат, aномалии партийного финансирования из центра проникали во все уголки страны. К тому же при использовании денежных средств на местах круг потенциальных спонсоров партий еще непосредственнее совпадал с кругом лиц, получавших льготы на основе взаимности. Хотя распространение коррупции в значительной степени привело к потере доверия к политической элите, ее рутинное функционирование все же не превратилось в системное функционирование , в основном определяющее политические цели. Эта коррупция скорее породила слабо контролируемый из центра мир, в котором властные позиции обеспечивали хаотичную автономию и часто вспыхивала внутренняя конкурентная борьба. Партии, за исключением Союза молодых демократов («Фидес»), не создавали собственного доходного бизнеса, а лишь изымали ренту, выкачивали деньги из экономических предприятий. Правда, это они делали крайне систематично.

Появление организованного криминального подполья, мафии , означает качественную перемену по сравнению с миром повседневной, «свободноконкурентной» коррупции. Теперь организованные преступные группы пытаются методично установить свое влияние над носителями государственной власти. Если это им удается, то можно говорить о том, что организованное криминальное подполье нашло подходы к высшей, политической сфере государственной власти и пытается повлиять не просто на вынесение отдельных решений в области распределения средств и доступа к ним, но и на сам механизм регулирования, на законодательство. В таких случаях очень трудно провести ясную границу между легитимным лоббированием и давлением, оказываемым организованным криминальным подпольем путем подкупов и шантажа. В отличие от повседневной коррупции, а деятельность этого подполья основано не просто на добровольном согласии сторон, на взаимном предоставлении незаконных преимуществ. Оно стремится принудить к исполнению его воли с помощью угроз и насилия: шантажирует, собирает плату за «крышевание» , старается установить контроль над обещающими крупные прибыли отраслями бизнеса. Пытаясь монополизировать определенные сферы незаконной экономической деятельности, оно действует на рынке, сегментированном как в территориальном, так и в отраслевом отношении, то есть не в состоянии распространить свое влияние на всю экономику или на всю страну. Тот факт, что раздел рынков достигается путем прерываемых войнами соглашений между мафиозными семьями, которые иногда принимают институциональную форму совета глав семей, не упраздняет иерархического характера внутрисемейных, внутриклановых отношений. (В заокеанских, обновленных формах мафии, то есть организованного криминального подполья, постепенно изживаются присущие традиционным формам «коллективные» функции.)

Мафия уже не просто создает для себя экономические возможности незаконной прибыли с помощью взяток, но и накладывает дань, принуждая платить за «крышевание». Представителей государственной власти она стимулирует взятками, а акторов экономики принуждает платить за «крышевание». Kлассическим примером этого служит сицилийская мафия, полипообразные щупальца которой снизу обвивают мир политики. Организованное криминальное подполье уже представляет собой опасное, трудноустранимое явление, однако оно изменяет характерные для правового государства установки лишь в том случае, если его представители получают доступ к политической власти. Даже при наличии, причем в немалом количестве, продажных чиновников и политиков может сохраняться непоколебимая вера в то, что государство борется с мафией. Иначе говоря, отдельные люди могут оступаться, но государственные институты ведут борьбу с преступными группами организованного криминального подполья. В таких случаях ситуация еще более однозначна: методы организованного криминального подполья, мафии, не служат в глазах политических носителей государственной власти образцом для систематического подражания. Однако если инфильтрация на продолжительное время выходит за определенную границу и некоторые ответственные политики оказываются завербованными экономической, то есть не берущей на себя публичной политической роли, мафией, то происходит пленение государства, или по-английски – state capture . В таких случаях может быть принят целый ряд законов, правовых норм и решений для реализации нелегитимных частных интересов.